( Избранное )
ЕЕ УЧИТЕЛЬ
Когда Синнет настойчиво просил Блаватскую дать ему материалы для
рассказа об ее прошлом, она писала:
"В своих видениях в раннем детстве я видела Учителя. Еще до
моего пребывания в Непале, я повстречалась с ним лично и узнала Его
во время посещения им Англии в 1850-1851 гг. Это было дважды. В
первый раз он вышел из толпы и велел мне встретить его в
Гайд-парке. Я не имею права об этом рассказывать".
Графиня Вахмейстер в своих "Воспоминаниях о Е.П.Блаватской"
[25, с.56-58] так описывает встречу Елены Петровны с Учителем:
"В детстве своем она часто видела рядом с собой астральный
образ, который всегда появлялся ей в минуты опасности, чтобы спасти
ее в критические моменты. Е.П.Б. привыкла считать его своим
ангелом-хранителем и чувствовала, что всегда находится под Его
охраной и водительством.
В 1851 г. она была в Лондоне со своим отцом, полковником Ганом.*
Однажды, во время одной из прогулок, которые она обычно совершала в
одиночестве, она с большим удивлением увидела в группе индийцев
того, который являлся ей ранее в астрале. Первым ее импульсом было
" броситься к Нему и заговорить с Ним, но Он дал ей знак не
двигаться, и она осталась стоять, остолбеневшая, пока вся группа не
прошла мимо.
На следующий день она пошла в Гайд-парк, чтобы там наедине спокойно
подумать о происшедшем. Подняв глаза, она увидала приближающуюся к
ней ту же фигуру. И тогда Учитель сказал ей, что Он приехал в
Лондон с индийскими принцами для выполнения какого-то важного
задания и захотел ее встретить, так как Ему необходимо ее
сотрудничество в некоем начинании. Затем он рассказал ей о
Теософском Обществе и сообщил ей, что желал бы видеть ее
основательницей. Вкратце, Он поведал ей о всех трудностях, которые
ей придется преодолеть, и сказал, что до этого ей надо будет
провести три года в Тибете, чтобы подготовиться к выполнению этого
очень трудного дела.
После трех дней серьезных размышлений, посоветовавшись с отцом,
Е.П.Б. решила принять предложение и вскоре после этого она покинула
Лондон и направилась в Индию".
ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ТИБЕТЕ
"Много лет тому назад небольшая группа путешественников шагала
по трудному пути из Кашмира в Лех, ладакский город в Центральном
Тибете. Среди наших проводников был монгольский шаман очень
таинственного вида. Товарищи мои по путешествию придумали для себя
неразумный план попасть в Тибет в переодетом виде, но не понимая
при этом местного языка. Только один из них (Кюльвейн) немного
понимал по-монгольски и надеялся, что этого будет достаточно.
Остальные не знали и этого. Понятно, что никто из них в Тибет так и
не попал.
Спутников Кюльвейна очень вежливо отвели обратно на границу прежде,
чем они успели пройти 16 миль. Сам Кюльвейн (он когда-то был
лютеранским пастором) и этого не прошел, так как заболел лихорадкой
и принужден был вернуться в Лахор через Кашмир. Но зато он смог
увидеть нечто, что было для него так же интересно, как если бы он
присутствовал при самом воплощении Будды. Он раньше слыхал об этом
чуде и в течение многих лет его самым горячим желанием было увидеть
и разоблачить этот "языческий трюк", как он его называл.
Кюльвейн был позитивистом и очень гордился этим, однако его
позитивизму суждено было получить смертельный удар.
Примерно в четырех днях ходьбы от Исламабада мы остановились на
отдых в одной маленькой, ни чем не примечательной деревушке. Наш
лама рассказал нам, что недалеко, в пещерном храме остановилась
большая группа святых ламаистов с целью основать там монастырь.
Среди них находились "Три Почитаемых".*
Эти Бхикшу (монахи) способны творить великие чудеса. Кюльвейн сразу
же нанес им визит и между двумя группами установились самые
дружественные отношения.
Однако, несмотря на все предосторожности со стороны Кюльвейна и его
богатые подарки, настоятель монастыря, который был Pase-Budhu
(аскет высокой ступени), отказался показать нам феномен
"инкарнации" (воплощения), пока пишущая эти строки не
показала ему принадлежащий ей талисман. Увидев его, они сейчас же
начали подготовительные работы, а в соседнем поселке у бедной
женщины по договоренности был взят 3-4-х месячный ребенок.
Кюльвейну пришлось поклясться, что в течение 7 лет он не разгласит
увиденное им и услышанное.
Принадлежащий мне талисман " это обыкновенный агат. В Тибете и
других местах его называют "А-ю" и ему присущи таинственные
свойства. На нем выгравирован треугольник и в этом треугольнике
мистические слова**.
Прошло несколько дней, пока все было приготовлено. Ничего за это
время не случилось, исключая только того, что на какой-то приказ
Бхикшу из глубины озера на нас взглянули некие лица. Одним из этих
лиц оказалась сестра Кюльвейна, которую он оставил дома здоровой и
радостной, но которая, как мы узнали позже, умерла незадолго до
начала его странствий. Вначале появление этого лица взволновало
Кюльвейна, но он призвал на помощь весь свой скептицизм и попытался
разъяснить нам, что это видение " лишь тень от облаков или
отражение веток дерева и т.п., как это делают все подобные ему
люди.
В назначенное послеобеденное время ребенок был принесен в вихару и
оставлен в вестибюле, так как дальше этого места, внутрь святилища,
Кюльвейн не решился идти. Ребенка положили посреди пола на
покрывало. Всех посторонних выслали вон. У дверей поставили двух
монахов, которым поручили задерживать любопытных. Затем все ламы
уселись на пол, спиной к гранитным стенам, так, что каждый был в
десяти футах от ребенка. Настоятель сел в самый дальний угол на
кожаный коврик. Только Кюльвейн поместился поближе к ребенку и с
большим интересом следил за каждым его движением.
Единственное, что требовалось от всех нас, " это соблюдать
абсолютную тишину. В открытые двери ярко светило солнце. Постепенно
настоятель погрузился в глубокую медитацию, а остальные монахи,
пропев вполголоса краткую молитву, единственным звуком был лишь
плач ребенка.
Прошло несколько мгновений и движения ребенка прекратились.
Казалось, что маленькое его тельце окоченело. Кюльвейн внимательно
наблюдал. Оглядевшись кругом и обменявшись взглядами, мы убедились,
что все присутствовавшие сидят неподвижно. Взор настоятеля был
обращен на землю, он даже не глядел на ребенка. Бледный и
неподвижный, он больше похож был на статую, чем на живого человека.
Внезапно, к нашему большому удивлению, мы увидели, что ребенок, как
бы какой-то силой, был переведен в сидячее положение. Еще несколько
рывков и этот четырехмесячный ребенок, как автомат, которым движут
невидимыми нитями, встал на ноги. Представьте себе наше смущение и
испуг Кюльвейна. Ни одна рука не пошевелилась, ни одно движение не
было сделано, ни одно слово не было сказано, а этот младенец стоял
перед нами прямо и неподвижно, как взрослый.
Далее процитируем записи самого Кюльвейна, которые он сделал в тот
же вечер и передал нам:
"После минуты-другой ожидания, " пишет Кюльвейн, " ребенок
повернул голову и взглянул на меня с таким умным выражением, что
мне стало просто страшно. Я задрожал. Я щипал себе руки и кусал
губы до крови, чтобы убедиться, что я не сплю. Но это было лишь
начало. Это удивительное существо приблизилось на два шага в
направлении ко мне, приняло вновь сидячее положение и, не спуская с
меня глаз, начало на тибетском языке произносить, фразу за фразой,
те слова, которые, как мне раньше сказали, принято говорить при
воплощении Будды, и которые начинаются так: "Я есмь Его Дух в
новом теле" и т.д.
Я был по-настоящему в ужасе. Волосы у меня стали дыбом и кровь
застыла. Я не мог бы произнести и слова. Тут не было никакого
обмана, никакого чревовещания. Губы младенца шевелились и глаза его
казалось искали мою душу с таким выражением, которое заставляло
меня думать, что это был сам настоятель, его глаза, его выражение
глаз. Было так, как будто бы в малое тельце вошел его дух и
глядел на меня сквозь прозрачную маску личика ребенка.
Я почувствовал головокружение. Ребенок потянулся ко мне и положил
свою маленькую ручку на мою руку. Я вздрогнул, как будто бы меня
обжег горячий уголек. Не в силах больше выдержать этот взгляд, я
закрыл глаза руками. Это длилось лишь мгновение. Когда я отнял руки
от глаз, младенец снова стал плачущим ребенком: он снова лежал на
спине и плакал, как в начале. Все вошло в свою колею и начались
разговоры.
ТАИНСТВЕННЫЙ ОСТРОВ
" Да, " тихо, но весьма иронически ответил за него принявшийся за
рисовальный аппарат У***, " Нараян видит в вас нечто более своего
бывшего бога Шивы и весьма немногим менее Парабрамы... Поверите
ли?.. Он нас серьезно уверял в Насике, будто "радж-йоги", в
том числе и вы (хотя, признаюсь, еще до сих пор я не понимаю, что
такое именно "радж-йог"), могут кого и что угодно, и одной
силою воли, заставить, например, видеть не то, что у тех
действительно перед глазами и что видят и все другие, а то, чего
совсем нет и не было, и что находится в воображении магнетизера или
"радж-йога"... Ха, ха,... он называл это, сколько помню,
майя, иллюзией.
" И что ж?.. Вы, конечно, довольно посмеялись над нашим Нараяном?
" также спокойно осведомился Такур, смотря в темнозеленую глубь
озера.
" Гм! да... немножко, " рассеянно признался У***, который, очинив
карандаш и разложив на коленях папку, внимательно начал
всматриваться вдаль, выбирая самое эффективное для рисунка место.
" Я, признаюсь, скептик в подобных делах, " добавил он...
" Нет... да, впрочем, правда. Я, действительно, кажется, и тогда
не поверил бы, и скажу почему. Если бы я увидал перед собою
несуществующее, или скорее существующее лишь для одного меня, то
как бы эти предметы ни были для меня лично объективны, прежде чем
принять галлюцинацию за нечто вещественное, кажется, уж в силу
одной простой логики, я был бы прежде всего обязан скорее
заподозрить самого себя, увериться, что я еще не сошел с ума, чем
позволять себе верить, что то,что я один вижу, не только есть
действительность, но что эти картины суть рефлексия мысли,
управляемой волей другого человека, " человека, который, таким
образом, временно управляет и моим оптическим нервом и мозгом...
Что за чепуха!.. неужели кто-нибудь в состоянии меня уверить, что
есть на свете такой магнетизер или радж-йог, который бы заставил...
ну, хоть бы меня, видеть то, что ему заблагорассудится, а не то,
что я сам вижу и знаю, что и другие видят?
" И однако же есть люди вполне верующие, ибо они убедились, что
такой дар возможен, " небрежно заметил Такур.
" Что ж, что есть?.. Есть, кроме таких, еще двадцать миллионов
спиритов, верующих в материализацию духов! Только не включайте меня
в их число.
" Паром готов! Идите!.. " кричали нам с берега Мульджи и Бабу.
" Я кончил, " вздохнул У***, торопливо собирая папку и краски.
" Дайте посмотреть, " лезли к нему проснувшаяся Б*** и подошедший
полковник.
Мы взглянули на свежий, еще мокрый рисунок и остолбенели; вместо
озера с его синеющим в бархатистой дали вечернего тумана лесистым
берегом, пред нами являлось прелестное изображение морского вида.
Густые оазисы стройных пальм, разбросанные по изжелта-белому
взморью, заслоняли приземистый, похожий на крепость туземный
бенглоу, с каменными балконами и плоскою крышей. У дверей бенглоу
" слон, а на гребне пенящейся белой волны " привязанная к берегу
туземная лодка.
" Да где же вы взяли этот вид? " недоумевал полковник. " Для
того, чтобы рисовать виды из головы, не стоило сидеть на солнце...
" Как из головы? " отозвался возившийся с папкой У***. " Разве
озеро не похоже?
" Какое тут озеро! Видно, вы рисовали во cне.
В это время вокруг полковника столпились все наши спутники, и
рисунок переходил из рук в руки. И вот Нараян, в свою очередь,
ахнул и остановился в полном изумлении.
" Да это "Дайри-боль", поместье Такур-Саиба! "
провозгласил он. " Я узнаю его. В прошлом году во время голода я
жил там два месяца.
Я первая поняла в чем дело, но молчала. Уложив вещи, У*** подошел
наконец, по своему обыкновению, вяло и не торопясь, как будто
сердясь на глупость зрителей, не узнавших в море озера:
" Полноте шутить и выдумывать; пора ехать. Отдайте мне эскиз... "
говорил он нам.
Но, получив его, он при первом взгляде страшно побледнел. Жаль было
смотреть на его глупо-растерянную физиономию. Он поворачивал
злополучный кусок бристоля во все стороны: вверх, вниз, на изнанку,
и не мог придти в себя от изумления. Затем он бросился, как
угорелый, к уложенной уже папке и, сорвав завязки, разметал в одну
секунду сотню эскизов и бумаг, как бы ища чего-то... Не найдя
желаемого, он снова принялся за рисунок, и вдруг, закрыл лицо
руками, обессиленный и точно сраженный, опустился на песок.
Мы все молчали, изредка переглядываясь и даже забывая отвечать
Такуру, стоявшему уже на пароме и звавшему нас ехать.
" Послушайте, У***, " ласково заговорил с ним добродушный
полковник, словно обращаясь к больному ребенку. " Скажите, вы
помните, что вы рисовали этот вид?..
Англичанин долго молчал; наконец произнес хриплым, дрожащим от
волнения голосом:
" Да, помню все. Конечно, я его рисовал, но рисовал с натуры,
рисовал то, что видел все время пред глазами своими. Вот
это-то и есть самое ужасное! (У*** сохранил этот рисунок, но
никогда не намекает на его происхождение).
" Но почему же такое "ужасное"? Просто временное влияние
одной могучей воли над другою, менее мощною... Вы просто находились
под "биологическим влиянием", как говорят д-р Карпентер и
Крукс.
" Вот это именно и страшит меня. Теперь припоминаю все. Более часа
я рисовал этот вид: я его увидал с первой минуты на противоположном
берегу озера и, видя его, все время не находил в этом ничего
странного. Я вполне сознавал или скорее воображал, что рисую то,
что все видят пред собою. Я совершенно утратил воспоминание о
береге, как я его видел за минуту до того, и как я его снова вижу.
Но как объяснить это? Великий Боже! Неужели эти проклятые индусы
действительно обладают тайной такого могущества? Полковник, я сойду
с ума, если бы мне пришлось верить всему этому!..
" Ни за что, " шепнул ему Нараян с блеском торжества в пылающих
глазах, " вы теперь не в состоянии более отвергать великую древнюю
науку йог-видьи моей родины!..
У*** не отвечал. Шатаясь, словно пьяный, он взошел на паром и,
избегая взгляда Такура, сел спиной ко всем у края и погрузился в
созерцание воды".
Все спит в природе; не спит в этот торжественный вечерний час лишь
человек. Не спали и мы. Сидя вокруг костра, мы разговаривали почти
шепотом, словно боясь пробудить эту уснувшую природу. У*** и мисс
Б*** давно улеглись, да их никто и не удерживал. А мы, то есть
полковник, четыре индуса, да я, забившись под эту пятисаженную
"травку", не могли решиться проспать такую чудную ночь. К
тому же мы ожидали обещанного нам Такуром "концерта".
" Имейте терпение, " говорил нам Гулаб-Лалл-Синг, " перед
восходом луны явятся наши музыканты.
Месяц всходил поздно, почти в десять часов ночи. Пред самым его
появлением, когда уже воды озера стали бледнеть на другом берегу, а
небосклон заметно светлел, постепенно переходя в
серебристо-молочный цвет, вдруг засвежело и поднялся ветерок.
Забурлили было уснувшие волны, заплескались и зашуршали они у
подножия бамбуков и затрепетали кудрявые вершины великанов,
зашептали, будто передавая друг другу приказания... Вдруг, среди
общего молчания, мы услышали те же самые музыкальные звуки, какие
подслушали, подъезжая к острову на пароме. Словно со всех сторон
вокруг нас и даже над головами настраивались незримые духовые
инструменты, звякали струны, пробовались флейты. Минуты через две,
с новым порывом пробивающегося сквозь бамбук ветра, раздались по
всму острову звуки как бы сотен Эоловых арф... И вот разом началась
дикая, странная, неумолкаемая симфония!..
Она гудела по окружающим озеро лесам, наполняла воздух невыразимой
мелодией, очаровывала даже наш избалованный европейский слух.
Грустны, торжественны были ее протяжные ноты: они то плавно звучали
похоронным маршем, то вдруг, перейдя в дрожащую дробь, заливались
трелью соловья, гудели словно сказочные гусли-самогуды и, наконец,
с протяжным вздохом замирали... Здесь они напоминали протяжный вой:
заунывный, грустный, как осиротевшей волчицы, утратившей детенышей;
там " они звенели, как турецкие колокольчики, звучали веселою
быстрою тарантеллой; далее, раздавалась заунывная песнь будто
человеческого голоса, неслись плавные звуки виолончели,
заканчиваясь не то рыданием, не то глухим хохотом... А всему этому
вторило из лесу со всех сторон насмешливое эхо, будто голос сотни
аукающих леших, внезапно разбуженных в своих зеленых дубравах,
откликающихся на призыв этого дикого музыкального шабаша!..
Полковник и я переглядывались, обезумев от удивления. "Что за
прелесть!" "Что за чертовщина!" " раздались, наконец,
в унисон наши два восклицания. Индусы посмеивались и молчали; Такур
покуривал свой гэргэри так же безмятежно, как если бы он внезапно
оглох. Но вот после минутного интервала и пока у нас невольно
мелькал в голове вопрос: уж не волшебство ли опять какое? невидимый
оркестр разыгрался, расходился пуще прежнего, и на минуту
совершенно нас было оглушил. Полились звуки, понеслись словно
неудержимою волной в воздухе и снова приковали наше внимание.
Ничего и никогда не слыхали мы подобного этому непонятному для нас
диву... Слышите? Будто буря на море, свист ветра в снастях, гул
бешенных, опрокидывающих друг друга волн! Снежная в глухой степи
метель и вьюга...
То как зверь она завоет,
То заплачет как дитя!
А вот загремели величественные ноты органа... Его могучие звуки то
сливаются, то расходятся в пространстве, обрываются,
перемешиваются, путаются, как фантастическая мелодия во время
лихорадочного сна, музыкальное видение, вызванное завыванием и
визгом ветра на дворе.
Но через несколько минут эти, вначале чарующие слух звуки начинают
будто ножом резать мозг. И вот нам представляется, будто пальцы
незримых артистов бряцают уже не по невидимым струнам, дуют не в
заколдованные трубы, а скрипят по нашим собственным нервам,
вытягивают жилы и затрудняют дыхание...
" Ради Бога перестаньте, Такур! довольно, довольно!.. " вопит
полковник, затыкая обеими руками уши. " Гулаб-Синг... прикажите им
перестать!..
При этих словах трое индусов покатываются со смеху и даже
сфинксообразное лицо Такура озаряется веселой улыбкой...
" Честное слово, вы меня, кажется, не шутя принимаете если не за
великого Парабраму, то, по крайней мере, за какого-то гения, за
Марута, владыку ветра и стихии, " говорит он нам, весело смеясь.
" Да разве в моей власти остановить ветер или мгновенно вырвать с
корнем весь этот бамбуковый лес?.. Просите чего-нибудь полегче!..
" Как остановить ветер? Какой бамбук?.. Разве мы это слышим не под
психическим влиянием?..
" Вы скоро помешаетесь на психологии и электро-биологии, мой
дорогой полковник. Никакой тут нет психологии, а просто
естественный закон акустики... Каждый из окружающих вас бамбуков "
а их ведь несколько тысяч на острове " скрывает в себе природный
инструмент, на котором наш всемирный артист, ветер, прилетает
пробовать свое искусство после солнечного заката, особенно в
последнюю четверть луны.
" Гм! ветер? да... Но ведь он начинает переходить в ужасный шум...
Очень неприятно... Как бы этому помочь? " осведомляется наш
немного сконфуженный президент.
" Уж право не знаю... Ничего, через пять минут вы к нему
привыкнете, отдыхая в те промежутки, когда ветер минутами затихает.
И вот мы узнаем, что таких природных оркестров много в Индии; что
они хорошо известны браминам, которые называют этот тростник
вина-деви (гитарой богов) и, спекулируя народным суеверием, выдают
звуки за божественные оракулы. К этой особенности тростника (на
этот род бамбука постоянно нападает маленький жучок, который
пробуравливает в очень скором времени большие дыры в совершенно
пустом стволе тростника, где и задерживается ветер) факиры
идолопоклоннических сект прибавили и собственное искусство.
Вследствии этого, остров, на котором мы находимся, считается
особенно священным.
" Завтра утром, " говорил нам Такур, " я вам покажу, с каким
глубоким знанием всех правил акустики наши факиры просверлили
различных величин отверстия в тростниках. Смотря по объему ствола,
в каждом колене этих пустых трубок они увеличили выеденные жуками
отверстия, придавая им то круглую, то овальную форму. На эти
усовершенствованные ими, природные инструменты можно по
справедливости смотреть, как на превосходнейшие образцы применения
механики в акустике. Впрочем, удивляться тут нечему: наши
древнейшие санскритские книги о музыке подробно описывают эти
законы, упоминая о многих ныне не только забытых, но даже
совершенно неизвестных нам инструментах...
" А теперь, если это слишком близкое соседство распевшегося
тростника беспокоит ваши нежные уши, я вас, пожалуй, поведу на
поляну у берега " подальше от нашего оркестра. После полуночи
ветер стихнет, и вы уснете спокойно...
Мы пришли на небольшую поляну у озера, шагов за двести, триста от
бамбукового леса. Теперь звуки волшебного оркестра доносились до
нас слабо и урывками. Мы сидели против ветра, и они долетали до нас
как полный гармонии шепот, совершенно уже напоминая тихое пение
Эоловой арфы и не имея в себе более ничего неприятного или резкого.
Напротив, эти звуки придавали еще более поэтический колорит этой
сцене".
ХАТХА-ЙОГИ И РАДЖА-ЙОГИ
"Удивительный народ эти туземцы! Не думаю, чтобы нашлась в
природе такая штука, на которой бы они не могли усидеть с
величайшим комфортом, только предварительно и слегка
побалансировав. Вспрыгнет индус на колышек, на железную перекладину
немногим толще телеграфной проволоки, ...присядет на корточки, да и
сидит себе по целым часам...
" Салам, Сааб! " говорю я раз сидевшему наподобие вороны на
какой-то жердочке, у взморья, почтенному нагому старичку. " Что,
покойно тебе сидеть, дяденька? И не боишься свалиться?..
" Зачем валиться?.. " серьезно отвечал "дяденька"... "
Ведь я не дышу, мэм-Сааб...
" Как не дышишь? Да разве может человек не дышать? " вопрошала я,
немного ошеломленная таким сведением.
" Нет... не дышу теперь. А вот минут через пять, как стану снова
набирать воздух в легкие, так тогда и попридержусь рукой за
столб... А затем я снова стану сидеть спокойно и не дыша...
...В те дни, однако, мы даже немного обижались подобными
объяснениями, принимая их за насмешку*. Но вот опять, и на этот раз
в Джабельпуре, нам пришлось увидеть явление еще "почище".
Проходя вдоль берега реки, вдоль так называемой "факирской
аллеи", Такур нам предложил завернуть во двор пагоды. Это место
священное, и европейцев туда не пускают, как и мусульман. Но
Гулаб-Синг поговорил с главным брамином, и мы вошли. Двор был полон
паломников и аскетов, между прочими мы заметили трех совершенно
голых и весьма древних факиров. Черные, сморщенные, худые, как
скелеты, с седыми как лунь, шиньонами на головах, они сидели или,
скорее, стояли в самых, как нам показалось, невозможных позах. Один
из них, опираясь буквально одной правой ладонью в землю, стоял,
перпендикулярно вытянувшись, головой вниз и ногами вверх: тело его
было так же неподвижно, как если бы вместо живого человека он был
сухим древесным сучком. Голова не касалась земли, но, приподымаясь
немного вверх в самом ненормальном положении, закатывая глаза,
таращила их прямо на солнце. Не знаю, правду или нет говорили
словоохотливые, подошедшие к нашей компании городские обыватели,
уверявшие, будто этот аскет проводит в подобной позе все дни жизни
своей от полудня до солнечного заката. Но знаю одно: мы провели с
факирами ровно час и двадцать минут и во все это время факир не
пошевелился ни одним мускулом!..
Другой стоял на одной ноге на круглом, вершка в три в диаметре,
камешке, называемом ими "священным камнем Шивы", поджав
другую ногу под животом и выгнув все тело назад дугой; он также
таращил глаза на полуденное солнце. Обе руки были сложены ладонями
вместе и воздевались как бы в молитве... Он казался приклеенным к
своему камешку. Почти невозможно было вообразить себе, каким
способом человек мог дойти до такой эквилибристики...
Наконец, третий сидел, поджав под себя ноги: но как он мог сидеть
" было столь же непонятно. Седалищем ему служил каменный лингам,
вышиной с уличную тумбу, но толщиной не более окружности камешка
Шивы, то есть вершка в три, много четыре в диаметре. Руки сидевшего
были переплетены пальцами за шеей, а ногти глубоко вросли в верхние
части рук.
" Этот никогда не изменяет своей позы, " говорили нам. " Он
сидит в этом положении уже лет семь...
" Но как же он ест? " спрашивали мы в недоумении.
Ему приносили есть " или, скорее, пить " молока раз в 48 часов,
из пагоды, вливая ему в горло посредством бамбука. Его ученики
(всякий такой аскет имеет своих добровольных слуг, кандидатов на
святость) снимают его в полночь и полощут в танке; а обмыв,
ставят назад на тумбу, как неодушевленную вещь, ибо он более
не разгибается.
" Ну, а эти? " спрашивали мы, указывая на двух других. " Ведь
они должны постоянно падать? Малейший толчок может опрокинуть их?..
" Попробуйте... " посоветовал нам Такур, " пока человек
находится в состоянии саммади (религиозного транса) его можно
разбить, разломать на куски, как глиняного идола, но сдвинуть с
места " нельзя...
Дотрагиваться до аскета во время транса считается индусами за
святотатство; но, видно, Такур был хорошо знаком с исключениями
"не в пример прочим". Он опять вступил в переговоры с
нахмуренным, сопровождавшим нас брамином и, окончив быстрое
совещание, объявил, что из нас никому не дозволяется трогать
факира, но что он получил позволение, и покажет нам то, что еще
более удивит нас. С этими словами, приблизясь к факиру на камешке и
осторожно взяв его за костлявые бедра обеими руками, он приподнял
его и поставил на землю немного в стороне. В теле аскета не
пошевелился ни один сустав, словно вместо живого человека то была
бронзовая или каменная статуя. Затем он поднял камешек и показал
нам его, прося однако не дотрагиваться - дабы не оскорбить
присутствующих. Камень был, как уже сказано. плосковатый и довольно
неровный. Лежа на земле, он раскачивался при одном прикосновении
пальца...
" Вы видите, насколько не солиден этот избранный факиром
пьедестал? И, однако же, под тяжестью аскета камень остается
неподвижным, как бы врастая в землю.
И, взяв снова факира в руки, он переставил его на прежнее место.
Тот, несмотря на закон тяготения, которое по всей очевидности
должно было увлечь его далеко перегибающееся назад дугой туловище и
голову, как будто мгновенно и вместе с камнем прирос к земле, не
изменив положения ни на одну линию. Как это они умудряются
достигать такого искусства, про то знают лишь они одни. Я заявляю
факт, а объяснять ничего не берусь.
У ворот пагоды мы снова надели нашу обувь, которую нам велели снять
у входа, и вышли из этого святилища вековых тайн, смущенные более,
чем до входа в него.
Индия " страна неожиданностей. Даже для обыкновенного наблюдателя
все в ней с точки зрения европейца происходит шиворот-навыворот; от
мотания головой, которое всюду понимается как жест отрицания, а
здесь означает полное утверждение, до обязанности хозяина
выпроваживать самого приятного гостя, который иначе просидит целую
неделю на своем месте и, пожалуй, даже умрет с голоду, но не уйдет
без приглашения, " все здесь противоречит нашим западным идеям.
Спрашивать, например, о здоровье жены, даже если она и знакома с
вами, или сколько у человека детей, и есть ли у него сестры, "
верх оскорбления. Здесь, когда вы находите, что гостю время
уходить, вы кропите его розовой водой и, повесив ему на шею
гирлянду цветов, любезно указываете на дверь, приговаривая:
"Теперь я прощаюсь с вами... Заходите опять!" Странный,
оригинальный народ вообще; но еще страннее и непонятнее их
религия... За исключением некоторых отвратительных обрядов
известных сект, да злоупотреблений со стороны браминов, религия
индусов, должно быть, имеет в себе нечто глубокое и непонятно
привлекательное, если она способна совращать с пути истины даже
англичан. Вот что, например, случилось здесь несколько лет тому
назад.
Появилась одна интересная и чрезвычайно ученая, хотя по содержанию
своему переворачивающая вверх всю современную науку, брошюра. Она
была написана по-английски и напечатана в небольшом издании
полковым доктором медицины и хирургии Н.С.Полем в Бенаресе. Слава
Поля, как ученого специалиста по физиологии, была велика между его
соотечественниками англичанами: он одно время считался авторитетом
в медицинском мире. Брошюра трактовала о виденных доктором между
аскетами примерах "спячки", продолжавшейся в одном случае
восемь месяцев, о саммади и других явлениях, производимых йогами.
Появившись под названием "Трактат о философии йога-видьи",
эта брошюра разом взбудоражила представителей европейской медицины
в Индии и возбудила яростную полемику между англо-индийскими и
туземными журналистами.
Д-р Поль провел 34 года в изучении
невероятных, но для него совершенно несомненных фактов
"йогизма". До радж-йогов он никогда не мог добраться, но с
большим прямодушием и видимым сожалением сознается в этом; но он
вошел в дружбу с факирами и светскими йогами, то есть теми, которые
не скрывают своего сана и иной раз соглашаются сделать и европейца
свидетелем некоторых феноменов. Д-р Поль не только описал самые
странные совершавшиеся на его глазах факты, но даже и объяснил их.
Левитация, например, нечто идущее совершенно вразрез с признанными
законами тяготения и против чего так восставал астроном Бабине,
объясняется им научно. Но главное, что помогло ему проникнуть в
некоторые, считавшиеся доселе непроницаемыми, тайны, это его
горячая дружба с капитаном Сеймуром. Последний, лет 25 тому назад,
произвел в Индии, особенно в армии, беспримерный скандал: капитан
Сеймур, богатый и образованный человек, принял браманскую веру и
пошел в йоги. Его, конечно, объявили сумасшедшим и, поймав,
насильно отправили в Англию. Сеймур бежал из Англии и снова явился
в Индию, в одежде саньязи. Его схватили во второй раз, посадили на
пароход, привезли в Лондон и заперли в доме умалишенных. Через три
дня, несмотря на запоры и часовых, он исчез из заведения. Его потом
снова встретили в Бенаресе, а губернатор получил от него письмо из
Гималайских гор. В письме он объявлял, что был посажен в больницу;
он советовал генералу не мешаться более в его частные дела и
говорил, что никогда уже не вернется в цивилизованное общество.
" Я йог (писал он) и надеюсь умереть не ранее, чем
достигнув цели моей жизни: сделаться радж-йогом".
Генерал не понял, но махнул рукой. С тех пор никто из европейцев
уже не видал его, никто, кроме д-ра Поля, который, говорят,
переписывался с ним до самой своей смерти и даже два раза ездил в
Гималаи " ботанизировать. Главный инспектор медицинского
департамента, взирая на сочинение Поля, как "на прямую пощечину
науке в лице физиологии и патологии", приказал скупить по
дорогой цене от частных лиц все вышедшие экземпляры и принести
их в жертву этой науке, предав публичному сожжению. Брошюра
вследствие этого стала редкостью. Из нескольких спасенных книг одна
находится в библиотеке махараджи Бенаресского, а один экземпляр
Такур подарил мне.
А дар радж-йогов несравненно интереснее и в тысячу раз важнее для
мира, нежели феномены хатха-йогов. Этот дар чисто психический:
радж-йоги к знанию хатха-йогов присоединяют всю шкалу умственных
феноменов. Приписываемые им дары, по крайней мере в священных
книгах, следующие: 1) дар пророчества и предвидения грядущих
событий; 2) понимание всех незнакомых им языков; 3) целение
недугов; 4) искусство читать чужие мысли; 5) слышать разговоры и
все происходящее за несколько тысяч миль; 6) понимание языка зверей
и птиц; 7) Пракамия (Prakamya) " способность останавливать руку
времени, сохраняя юношескую наружность в продолжении долгого, почти
невероятного периода времени; 8) способность оставлять собственное
тело и переходить в другое; 9) Вазитва (Vashitva) " дар укрощать и
даже убивать самых диких зверей одним взглядом; и, наконец, самое
ужасное " месмерическая сила, вполне подчиняющая себе людей и
одним действием воли заставляющая их бессознательно повиноваться
невыраженным приказам йогов".